Арчибальду в посёлке дали погонялово «Солярис», потому что он очень любил пить солярку. Бывало, встанет по утру, откинет куски шифера, стряхнёт со своей ржавой шкуры колонию тайваньских наноботов, чья эпидемия поразила всё нижнее Приднестровье, и ковыляет к Озёрам.
Собственно, погоняло Солярис давали многим колченогим ржавым колдырям вроде Арчибальда. В каждой коммуне можно было отыскать пару-тройку таких товарищей, ещё способных шататься по пустошам, но неспособных ясно мыслить от солярных испарений.
Солярку в Озёрах доставали открытым методом, то есть зачерпывая с поверхности. Тогда за трезвостью не следили. На побережье грязных коричневых луж любой колдырь всегда мог было найти пару жестяных импровизированных черпаков и утолить свою алкогольную жажду. Сейчас подобных месторождений уже не осталось, виной тому повальная мода на рекупирацию и очищение.
У Арчибальда были три ноги и шкура из согнутой дугой дверцы «Запорожца». На одной руке у товарища не хватало двух пальцев, а в спине зияла пробитая ступнёй паука-шагуна дырища, из которой виднелось нутро с плавителем и холоднотермоядом. Арчибальд был одним из самых старых коммунаров в Тирасполе-3. Поговаривали, что в своём последнем бэкапе памяти он хранил собственные фотографии целёхонькой Эйфелевой башни. Из друзей у Арчибальда водилась только парочка котофеев, которых он регулярно смазывал и кормил наноботами. Про детей Арчибальда никто сказать ничего определённого не мог.
Сложно сказать, был ли Солярис таким же замкнутым до того, как стал колдырять, но, по слухам, проблемы с социумом у него завелись ещё задолго до того, как он появился в коммуне. Спал на окраине посёлка. укрывался шифером и из интерфейсов не держал опущенным только речевой. Колдырятель он нашёл и приспособил не сразу. Видать, от чувства неизбежной старости, поразившей ржавчиной суставы и обшивку.
Староста коммуны, прозорливый танкобот Евгений, пытался вразумить Арчибальда.
— Ты не глупый мужик, — говорил он. – Хорошей модели. Незачем тебе колдырятель. Рано. И не стоит. Тебе бы отвёртку найти покрепче да шнурок пошире. Да супружницу, чтоб было где и чего привинчивать.
Арчибальд тогда отмахнулся ржавой конечностью.
— Стар я уже для размножений. Не моё это. Не верю в таинство. Да и не люблю, когда меня в мозг бабскими интерфейсами сношают.
В тот год, помимо ползучей тайвайньской эпидемии наноботов, случилось нашествие саранчи откуда-то с югов. Поговаривали, что от Малой Азии в ту пору осталась голая пустыня. Приднестровские парни про нашествие прочухали заранее, особо смелые и охочие до переплавки прикрутили пращи с сетями и гарпуны-стрекатели, более же пугливые схоронились в подвалах, понаставив мелкозернистых сеток на проходы и растопырив плавильные лампы.
Солярис в те недели прозябал у Озёр. А саранче же всё одно – что одуванчики, что соляра разлитая. Любую органику пережёвывают и летят дальше. Но не прочь полакомиться и углеродом из жестяных шкур. А мозг кубитовый для подобной фон-неймановоской нечисти просто деликатес.
И вот, лежит Арчибальд на бережку, пораскинув кривые конечности. Рядом ковшик валяется, старикан балдеет от солярных испарений, разъедающих престарелый кубитовый мозг, и видит, как небо над ним чернеет от саранчи. Никто уже сейчас не скажет, сколько в той стае было экземпляров – может, тыщ триста, а может, и под два мильона.
Укрыться негде. Орудия для защиты под рукой нет. Понимает Солярис, что приходит ему капут – обгложет его саранча, как пить дать, оставит металлическую стружку и ржавую пыль. Лежит не шелохнувшись, включает беспроводные гуделки и посылает через них широковещательный: мол, помираю, пустите разум переночевать. А кто его такого, под солярой, к себе в разум пущать будет? Даже официальные мозгодоноры к себе в память забэкапиться пускают только свежие мозгосистемы, а не старых колдырятелей. К одному он достучался, ко второму, к третьему, и все его отворачивают.
Стая всё ближе и ближе, на снижение идёт. Понимает Солярис, что скоро от его вещалок и мозга останутся рожки да ножки. Закрывает моргалки, готовиться принять смерть неизбежную. Десять минут лежит, двадцать, через полчаса открывает глаза – небо чистое, саранчи нет, тело целое. Только ковшик куда-то делся.
Вот тогда-то у него в мозгу, видать, что-то и переклинило. Не то от соляры, не то от неизбежности момента, но подключился Солярис к неведомым источникам данных. Оказалось, что часть саранчи несла внутри себя в микрокапсулах распределённую нейронную сеть, которую не смогла переварить и которая осела внутри таким паразитом внутри паразита. Как ключи доступа к этой сети Арчибальду достались – никто не знает. Возможно, сыграл Великий Рэндом, хотя верить в него сейчас не особо модно.
В общем, переклинило у Соляриса что-то в мозгу, и родился я.
Я – первый из Хомо Новикус. В той нейронной сети хранился полный генокод утраченного биологического вида, который был прародителем роботов. Очень сложного, намного сложнее тараканов и одуванчиков. Были инструкции, как произвести синтез ДНК, как соорудить биоматку, из чего сделать корм для новорождённого и как этого новорожденного воспитывать. В общем, были эдакие мысли из прошлого, призраки ушедшего мирового разума. Тогдашние обитатели Земли хранили осколочные воспоминания о нас – знали, как мы называемся, как мы жили, как называлась та или иная местность. Возможно, у кого-то и генокод этот в памяти хранился. Но вот только никому, кроме старого Соляриса с переклинившим мозгом, всё это интересно не было...
Встал Солярис, бешено вращая моргалками, схватился лапами за бошку и, хромая, побежал к посёлку, думая по дороге: «Только бы донести! Только бы поверили!»
|